Я восхищена этим императором!

[vassa07]

Автор Mogultaj

Скромное подношение духу императора Сяо-вэня

Император Сяо-вэнь по имени Хэн из рода Лю (сын крестьянина-атамана Бана из рода Лю, основавшегого ханьскую династию) - единственный известный мне китайский император программно вавилонско-лукиановского типа; он дошел до этого своим умом и всю жизнь проработал Штирлицем на престоле собственной страны.

I. Китайские летописи об императоре Сяо-вэне

1. Воцарение императора Сяо-вэня

Когда сановники убили принцев крови Лян-вана, Хуайян-вана, Чаншань-вана и малолетнего императора Хуна в их подворьях, то царевич Лю Хэн Дай-ван был поставлен сановниками по их произволу Сыном Неба и скончался, пробыв на троне двадцать три года. Его посмертный титул — император Сяо-вэнь.
Император Сяо-вэнь был средним сыном Лю Бана (Гао-цзу). Его мать была императорской наложницей среднего ранга и из клана Бо. На одиннадцатом году правления Гао-цзу, весной, ког-да армия Чэнь Си была уже разбита, и земли владения Дай умиротворены, император поставил своего сына Лю Хэна Дай-ваном. Лю Хэн правил этим владением семнадцатый год, когда на восьмом году правления, в седьмой луне императрица Гао-хоу [вдова Лю Бана, правившая страной по его смерти] скончалась. В девятой луне Люй Чань и другие представители рода императрицы, то есть рода Люй хотели поднять мятеж, чтобы по-губить род Лю, но высшие сановники совместно казнили их, уничтожив до последнего человека род Люй, и задумали призвать Дай-вана Лю Хэна, чтобы возвести его на престол. Они послали гонцов призвать Дай-вана в столицу. Дай-ван обратился за советом к своим приближенным, в том числе к Чжан У — начальнику охраны дворцовых ворот. Чжан У и другие сановники, обсудив положение, сказали:
«Все высшие сановники Хань при покойном императоре Гао-ди занимали посты старших военачальников и приобрели опыт в военных делах, используя многие военные хитрости и уловки, стали весьма коварными и хитрыми. Неизвестно, остановились ли в действительности их планы на этом предложении. Они страшились только авторитета императора Гао-ди и вдовствующей императрицы Люй. Ныне они уже казнили истреблением всех членов рода Люй и вновь принесли в столице клятву, помазав губы жертвенной кровью. Приглашая вас. Великий ван, они используют это как предлог, на самом деле им верить нельзя. Просим вас, Великий ван, сказаться больным и не ездить, чтобы понаблюдать, как пойдут события».
Однако дайский столичный воевода, выступив вперед, сказал: «Мнение сановников неправильное. ...Когда возвысилась династия Хань, она отменила суровость управление Цинь, сократила число законов и приказов, проявила добродетель и милосердие, так что каждый мог чувствовать себя спокойно, и трудно стало поколебать людей. Вдовствующая императрица Люй, используя свое высокое положение, поставила ванами трех из рода Люй, она захватила власть и правила единолично, однако стоило только главе военного ведомства с верительным знаком проникнуть в северную армию и кликнуть клич, как все воины, оголив левую руку, встали на сторону рода Лю [рода Гао-цзу] и восстали против рода Люй [рода его вдовы], который в конце концов и был уничтожен. Это было определено Небом, а не совершено усилиями людей. Ныне высшие сановники, хотя бы и хотели поднять бунт, но байсинов [народ] они использовать не смогут, да и среди своих разве они смогут действовать единодушно? Сейчас в столице находятся ваши родичи, а вне столицы сановники опасаются могущества других ваших родичей, удельных правителей.. Кроме того, ныне из сыновей императора Гао-ди остались только Хуайнань-ван и вы, Великий ван. К тому же вы — старший, ваша мудрость, добродетель, чувство приличия и сыновняя почтительность известны всей Поднебесной, вот почему высшие сановники, исполняя волю Поднебесной, хотят пригласить вас, чтобы воз-вести вас на престол. Не сомневайтесь, Великий ван!».
[В конце концов Дай-ван решился рискнуть, выехал в столицу и был поставлен сановниками на престол. Не прошло и нескольких лет, как он искусно лишил власти и разослал по поместьям тех, кто убил царевичей и поставил его императором, однако никого из них не привел к смерти. Впоследствии он проявил себя исключительно хитроумным, молчаливым и рассудительным администратором, хотя лично по характеру был человек скорее вспыльчивый, воинственный, своевольный и склонным к едким шуткам, насмешкам над пристойностью и нарушению любых приличий].

2. Удивительные нововведения императора Сяо-вэня; ничего подобного не делалось до него, а сразу после его смерти, с изъявлениями наружного почитания его как правителя недостижимо возвышенного, все эти нововведения были отменены его сыном

1) В двенадцатой луне (январь—февраль 179 г.) государь сказал: «Законы обеспечивают справедливость в управлении, с их помощью обуздывают смутьянов и направляют хороших людей. Ныне, определив вину нарушившего закон, вместе с ним наказывают его безвинных родителей, жену и других членов рода, вплоть до превращения их в рабов. Мы совсем не намерены применять такие законы. Обсудите это положение!». Управители и чиновники возразили: «Народ не в состоянии сам управлять собой, для его обуздания и создаются законы. Совместная ответственность за преступление и обращение в рабство вызывают в сердцах народа страх, что заставляет людей серьезно относиться к возможному нарушению законов. Так повелось издавна, и удобнее делать как прежде». Император сказал: «Мы слышали, что если законы справедливы, то народ искренен; если преступления надле-жаще наказываются, то народ послушен. Кроме того, чиновники призваны заботиться о народе и направлять его по пути добра. Если же они не в состоянии направлять его, да к тому же пользуются несправедливыми законами для наказания людей, то это, наоборот, наносит вред народу и служит насилию. Как же тогда обуздать насилие? Мы не усматриваем пользы в такой системе. Тщательно обдумайте это!».
Так, настояв на своем, имератор издал эдикт об отмене превращения в рабов и наказании вместе с виновным его родственников».

2) Вскоре император объявил: Мы прикажем заняться сокращением повинностей и расходов, что послужит на благо народа. Мы с беспокойством думаем, что иноплеменники могут сотворить зло, и поэтому военные приготовления и меры предосторожности наши не прекращаем. Хотя ныне Мы никак не можем убрать военные поселения и гарнизоны на границах, но к чему готовить новые войска и увеличивать дворцовую стражу? Мы распускаем солдат командующего императорской гвардией, а главному конюшему повелеваем проверить лошадей, оставив только необходимых, остальных же всех передать почтовым станциям».

3) Объявление «свободы по Траяну»: каждый волен думать что хочет и говорить что думает - в первый и в последний раз за всю историю Китая.
Император объявил: «Ныне в законах предусмотрены наказания за хулу и клевету на государя, из-за чего чиновники не осмеливаются до конца выразить свои чувства, а государь не может услышать о своих ошибках и упущениях. Как мы сможем привлечь к себе мудрых и честных мужей из дальних мест? Отменяю подобные наказания. В народе некоторые люди предают государя проклятиям, для чего сговариваются, собираются в группы и говорят друг другу разные лживые слова. Чиновники считают все это большой изменой. Даже когда эти люди говорят о чем-либо совсем другом, чиновники все равно рассматривают это как клевету. Так мелкие люди за свою глупость и невежество платят жизнью, чего Мы никак не можем допустить. Начиная с этого дня ни один совершивший подобное деяние не должен подвергаться наказанию».

4) Манера, в которой Сяо-вэнь подавлял мятежи. Он издал эдикт, обращенный к управителям и чиновникам: «мятежник Цзибэй-ван нарушил основы добродетели и выступил против государя, он обманул и ввел в заблуждение чиновников и народ» совершив тем самым большую измену. Чиновники и простой народ в Цзибэе, которые еще до прихода наших войск сами наведут порядок, а также те, кто сдастся нам вместе с войсками и поселениями, все будут помилованы и восстановлены в должностях и титулах. Те, кто порвет с ваном и придет к нам, тоже будут помилованы». В один месяц армия Цзибэй-вана была разбита, а ван взят в плен. Все чиновники и люди из народа, кто восставал вместе с ваном в Цзибэе, были помилованы.

4) На тринадцатом году правления (167 г.), летом, император объявил: «Мы слышали, что по законам Неба беды возникают от злобы, а счастье рождается от добродетелей. Ошибки наших чиновников несомненно проистекают от Нас лично. Ныне существует особый жрец во дворце—мичжу, который магически перекладывает Наши ошибки на нижестоящих, чтобы Небо наказало их вместо императора, но это только делает наше несовершенство еще более ясным, чего Мы никак не можем допустить. Настоящим актом мы ликвидируем эту должность».

5) Отмена мучительных телесных наказаний. Император объявил: «Ныне в законах предусмотрено три вида телесных наказаний, но нарушениям нет предела. В чем причина этих преступлений? Разве не в том, что Наши добродетельные энергии дэ слабы, а поучения неясны? Мне очень прискорбно по этому поводу. Ведь именно потому, что наставления, направляющие на путь истинный, не искренни, неразумный народ втягивается в преступления. Как говорится в "Книге песен": Государь, и счастливый, и вместе любезный народу, — для народа он словно отец и родимая мать! Ныне, когда человек совершает проступок, его не наставляют, а применяют телесные калечащие наказания, и если кто-то пожелал бы исправиться и заняться добрым делом, у него нет пути к этому. Мы весьма сожалеем об этом порядке. Ведь в наказаниях доходят до того, что отрубают конечности, сдирают кожу, что причиняет мучения на всю жизнь. Как это больно, жестоко и несправедливо! Разве можно в этом случае называть императора отцом и матерью народа? Пусть отменят телесные наказания».

6) Отмена налогов на крестьян. Государь объявил: «Земледелие—основа Поднебесной, и нет другого более важного занятия. Ныне земледельцы со всем старанием занимаются своими делами и платят подати в виде поземельного оброка и других сборов. Таким образом, нет разницы между основным [земледелие] и второстепенным [торговля и ремесло], а это не поощряет занятия землепашеством. Настоящим отменяю оброк и налоги с пахотных земель».

7) Ограничение роскоши. С тех пор как император Сяо-вэнь прибыл из владения Дай и вступил на престол, прошло двадцать три года. Но за это время количество дворцов и палат, парков и угодий для животных, число лошадей и собак, одеяний и колесниц не возросло: если что-либо сулило неудобства народу, император сразу же отменял это на благо людям. Как-то он задумал соорудить открытую террасу и созвал мастеровых рассчитать стоимость постройки. Оказалось, она обойдется в сто цзиней золотом. Тогда государь сказал: «Сто цзиней золотом — это столько, сколько стоит имущество десяти семей среднего достатка. Удостоившись получить дворцы и палаты предшествующих императоров, я и то постоянно опасаюсь, как бы не опозорить их, зачем же мне сооружать еще эту террасу!». Император обычно носил одежду из грубого шелка, своей любимой наложнице Шен приказал, чтобы ее платья не волочились по земле. На занавесях и пологах нельзя было вышивать узоры. При постройке усыпальницы в Балин сосуды делались из глины, было запрещено применять для украшения золото, серебро, медь и олово, не стали сооружать надмогильный курган. Этим император хотел сберечь средства, чтобы не обременять народ тяготами. Император заключил с сюнну договор о мире, основанном на родстве, когда же сюнну в нарушение договора вторглись на земли Хань, творя разбой, он только приказал быть готовыми к защите на границах, не посылая войск в глубь территории сюнну, потому что не желал затруднить жизнь и обременить народ.

8) Когда обнаружилось, что некоторые его сановники берут взятки золотом и деньгами, император открыл свою кладовую и пожаловал им золото и деньги, чтобы устыдить их, но не отдал сановников в руки судей. (вот это я думаю, зря, В.)

9) Предсмертный эдикт императора, подготовленный для опубликования по его смерти, был подлинным издевательством над китайской нормативной культурой; здесь этот человек, уже не боясь последствий — с покойного много не возьмешь — высказался почти откровенно. Любое веселье, свадьбы и т.п. в период продолжительного траура по государю считалось величайшим преступлением, а сам такой траур — священным долгом; Вэнь-ди прямо запретил проводить по себе подобный траур, чтобы не причинять людям лишних огорчений и не неволить их желаний! Более резкой и демонстративной пощечины китайской системе почтительности-и-долга нанести было нельзя. И опять-таки, здесь впервые он признался, что не очень рассчитывал уцелеть на престоле.

На седьмом году последнего периода правления, в шестой луне, в день цзи-хай (6 июля 157 г.) император скончался во дворце Вэйянгун. В его посмертном эдикте говорилось:
«Мы слышали, что вся тьма существ, рождающихся и живущих под небом, не избегают смерти. Смерть — неизменный закон Неба и Земли и естественный конец всех существ, разве можно из-за нее сильно печалиться? В нынешние времена все в мире радуются жизни и ненавидят смерть, но они устраивают пышные похороны, доходя до разорения, соблюдают длительный траур, нанося вред своей жизни. Мы никак не хотим применять подобное. К тому же Мы, не будучи достаточно исполненными благодетельной энергии дэ, не смогли ничем особенно помочь байсинам [народу]. Ныне, после нашей смерти, если принудить людей соблюдать длительный траур, подолгу плакать у гроба, они ряд лет будут страдать от холода и жары, в сердцах отцов и сыновей воцарится печаль, нарушатся желания старших и младших, они будут ограничены в еде и питье, прервутся их жертвы и подношения злым и добрым духам, что еще более усугубит наши несовершенства. Что Мы скажем тогда Поднебесной?
Более двадцати лет Мы владели правом оберегать храмы наших предков и, будучи маленьким человеком, стояли над правителями и ванами Поднебесной. Благодаря чудотворным силам Неба и Земли и счастью, дарованному Нам алтарями духов Земли и злаков, внутри Наших пределов царили мир и спокойствие и не было войн. Мы не обладали очень уж острым умом, постоянно опасались совершить ошибки в своих действиях, которые опозорили бы завещанные Нам прежними императорами добродетели, и по мере того как годы правления шли, Мы боялись, что не умрем своей смертью. Сейчас, к счастью, Мы подошли к естественному концу дней, дарованных Нам Небом, и сможем удостоиться подношений и забот в храме Гао-цзу; для меня, человека немудреного, и это счастье — то, что я умер на престоле своей смертью. Чего же тут печалиться и скорбеть! Настоящим приказываем: всем чиновникам и народу Поднебесной, когда эдикт о Нашей кончине дойдет до них, оплакивать Нас только три дня, после чего снять траурные одежды. Не следует и на это время запрещать женитьб сыновей и замужеств дочерей, принесение жертв, питье вина и употребление мяса.
Принимающие участие в траурной службе по государю не должны обрезать одежд. Ширина траурных повязок на голове и на поясе не должна превышать трех цуней, не следует закрывать материей колесницы и оружие, не нужно назначать мужчин и женщин из народа плакальщиками у гроба во дворце, в царских покоях. Те, кому надлежит плакать у гроба во дворце, пусть совершают это дважды — утром и вечером, поднимая плач пятнадцать раз, а окончив этот обряд, пусть прекращают плач. Какие-либо иные оплакивания покойного, за исключением плача утром и вечером, надо запретить. Когда Наше тело опустят в землю, пусть большие траурные одежды носятся пятнадцать дней, малые траурные одежды — четырнадцать дней и тонкие траурные одежды — семь дней, после чего все траурные одежды должны быть сняты. Все, что не предусмотрено данным эдиктом, следует осуществлять применительно к духу эдикта. Объявите об этом всей Поднебесной, чтобы все ясно знали Нашу волю. Горы и реки около усыпальницы Балин пусть останутся в прежнем виде, без каких-либо изменений и переустройств. Отпустите по домам всех наложниц во дворце, от фужэнь до шаоши, чтобы они могли выйти замуж и воспитывать детей, как все женщины».

11) Резюме: эдикт сына и преемника Сяо-вэня, в конце содержащий фактическое осуждение политики отца; большинство его реформ были тут же отменены, репрессии по отношению к населению, привыкшему к вольностям времени покойного государя, приняли массовый характер, хотя смертную казнь почти не применяли. Вернули и налоги, и наказания родственников, и телесные калечащие наказания:

«Когда император Сяо-вэнь правил Поднебесной, он открыл проезд через заставы и мосты, и далекие земли стали близкими. Он отменил наказания за злословие и наговоры, отказался от применения тяжелых телесных наказаний, награждал и одаривал старших и старых, заботился о сирых и одиноких [он ввел натуральные пенсии для престарелых], не превращал в рабов семьи преступников, не казнил невиновных, отменил наказание кастрацией, отпустил императорских наложниц по домам, стремясь к тому, чтобы они смогли продолжить свой род.
Хотя Мы недостаточно мудры и не в состоянии понять его замыслы, но считаем, что все осуществленное самим императором Сяо-вэнем таково, что даже правители древности не смогли этого выполнить».

3. Четыре истории из жизни императора Сяо вэня (изложение)

1) В год нашествия гуннов император, в полное противоречие с конфуцианской, даосской и легистской нормами, требовавшими, чтобы он оставался в столице, лично прибыл в пограничные лагеря, причем, вопреки церемониалу, ехал в легкой повозке. Осмотрев два лагеря, где все было как обычно, он проследовал в третий. Там все командиры и солдаты стояли в кольчугах и латах, с остро наточенным оружием, с натянутыми луками, готовые к бою [ в полное нарушение приличия, категорически запрещавшего находиться в таком виде при императоре]. Когда сторожевое охранение достигло ворот лагеря, оно не смогло туда войти! Они закричали: «Прибывает Сын Неба!», но командир охраны гарнизонных ворот сказал в ответ: «А мы не знаем никаких повелений Сына Неба, мы знаем приказы нашего начальника гарнизона». Прошло немного времени, прибыл сам государь, но они не пустили и его и он тоже не смог проникнуть в лагерь! Тогда он послал гонца к начальнику гарнизона, извещая его о своем намерении войти в лагерь и воодушевить войска, и только тогда тот велел открыть ворота лагеря. Воины и командиры гарнизона сразу же, в воротах, сказали свите Государя: «по приказу начальника гарнизона в лагере запрещен галоп, следует ехать шагом», - так что и сам Сын Неба. и вся свита медленно прошествовали, придерживая лошадей. Когда достигли центра лагеря, начальник гарнизона встретил их с секирой в руках и сказал: «Солдатам, одетым в латы и шлемы, нельзя делать низкие поклоны. Приказываю приветствовать императора не по придворному чину, а по военному уставу!»
Сын Неба был удивлен и изменился в лице, потом он слегка поклонился и передал начальнику гарнизона через человека: «Император благодарит командующего за старание». Завершив эту церемонию, они удалились.
Когда императорский кортеж выехал из лагеря, все приближенные и чиновники были потрясенными и возмущенными начальником гарнизона, но император Вэнь-ди воскликнул: «Вот это да! Вот это настоящий военачальник! Когда мы посетили те два гарнизона, то, что там было - это было просто детской игрой, их запросто возьмут врасплох и захватят в плен! А вот эти войска смогут держать оборону и отразить врага, к ним в лагерь и не прорвешься!» И он долго нахваливал начальника гарнизона, а через месяц с небольшим сделал его старшим военачальником империи.

2) Как-то раз император Вэнь-ди развлекался в парке, имея при себе государыню и свою любимую наложницу Шен. Во внутренних комнатах дворца, где их никто из чиновников не видел, император имел обыкновение усаживать императрицу и наложницу бок о бок на одну и ту же циновку, как если бы они были равными, и то же самое он устроил в парке, где слуги положили циновки для обеих женщин на одной линии. Случившийся при этом сановник Юань Ан тогда взялся за циновку, постеленную для госпожи Шен и сам оттащил ее, так что она оказалась за циновкой императрицы. Госпожа Шен рассердилась и отказалась сесть на это место, а император пришел в такую ярость против Юань Ана, что поднялся и устремился обратно во дворец вместе с женщинами. При первой возможности Юань Ан обратился к нему и сказал: «Я слышал, что только тогда, когда соблюдаются правильно все различия между высшими и низшими, между ними устанавливается гармоническое соотношение. Ныне Вы сами уже избрали себе императрицу, в то время как госпожа Шен не более чем наложница. Как это может быть, чтобы наложница и ее госпожа сидели рядом друг с другом? вы, государь, наслаждаетесь госпожой Шен и естественно хотите омыть ее милостями; но хоть Вы и думаете, что это ей будет во благо, на деле Вы можете навлечь на нее беду. Разве Ваше Величество, один-единственный из всех, не видел «женщину-свинью»? [По смерти Гао-цзу, отца императора, его вдова-императрица схватила любимую наложницу покойного, отрубила ей руки и ноги, вырвала глаза и опустила в яму с нечистотами, прозвав женщиной-свиньей; на это зрелище она заставила взглянуть всех придворных. Ее сын, старший сводный брат Сяо-вэня, увидев это, сказал матери: «Вы поступили как нелюдь» - и более не пожелал никогда ее видеть и отказался от реальной власти, считая, что сыну такой женщины не пристало управлять людьми]. Император Сяо-вэнь был удовлетворен его объяснениями и объяснил дело самой госпоже Шен, так что она сама наградила Юань Ана пятьюдесятью мерками золота; однако Юань Ан продолжал наставлять императора с такой же откровенностью, так что в конце концов ему было запрещено надолго остаться при дворе и его отправили полковником в провинцию.

3) Позднейший император спросил: откуда у ханьского Вэнь-ди такая слава, что будто бы мир при нем достиг почти совершенного спокойствия, и что его добродетельная энергия дэ была равна дэ чжоуского Вэня? Ему ответили: «Это из-за манеры, которую принял Вэнь-ди относительно выслушивания советов. Он уважал чувства тех, кто давал ему советы, и воздерживался от того, чтобы их ранить. Когда чиновники, будь то великие или малые, обращались к нему, они могли выражать свое мнение простыми словами, и если их совет подходил императору, он заявлял: «Превосходно!», а если нет, он все равно не говорил ничего плохого, а только приятно улыбался. Так что большинство этих советчиков потом восхваляли его на словах и письменно, и отсюда пошла его слава в более поздних поколениях.

4) Если чье-либо преступление было ясно доказано, император Вэнь предписывал соответствующее наказание по этому делу сам; если же дело было сомнительным, он предоставлял народу решать, виновен ли подозреваемый. В империи при нем было вынесено всего четыреста cмертных приговоров, а это все равно что править, вовсе оставляя наказания в стороне.

II. А вот это уже не китайские тексты; это моя попытка представить себе то, что сам этот человек мог бы написать о себе.... если бы рискнул.

<Тайные записки императора Сяо Вэня>

...Гунсунь Лун сказал. «Белая лошадь не есть лошадь. Лошадь, не соединенная с белизной, это лошадь как таковая; белизна, не соединенная с лошадью, это белизна как таковая. Качество белизны - это одно качество, качество лошади - это другое качество, значит, «белая лошадь» - это соединение двух качеств. «Лошадь» же - только одно качество. Два не может быть сведено к одному, значит, белая лошадь не есть лошадь». Ученые ста школ не смогли опровергнуть его слова.

Но есть вещь лошадь, а есть имя «лошадь». Если речь о вещи «белая лошадь», то она принадлежит к числу лошадей, о чем еще говорить? Если же речь об имени «белая лошадь», то имена «белая лошадь» и «лошадь» - различные имена, о чем еще говорить? Значит, если речь идет о вещах, то белая лошадь есть лошадь, а если речь идет о значениях имен, то имя «белая лошадь» не есть имя «лошадь», и к этому прилагаются слова Гунсунь Луна, что же тут удивительного? Гунсунь Лун начал с одного, а кончил другим; смешав это, он скрыл в груде слов различие между вещью и ее именем и так одурачил Поднебесную. Между тем ученые ста школ не видели этого. Разве это не прискорбно?

Ныне говорят: людям должно не помнить о своей выгоде, надлежит идти против своих желаний, следует заботиться об одной почтительности и выполнении долга перед другими. О тех, кто привержен к этому и отбрасывает себя, говорят: он имеет благодать - дэ, он исполнен человеческого приличия - жэнь. Если все так умалят себя и будут постоянно беспокоиться, исполняя долг и действуя для других, этим будет достигнута упорядоченность отношений между людьми и эти отношения придут в согласие с волей Неба; так и следует поступать. Ученые ста школ в большинстве думают так. Кун-цзы хотел достичь этого, являя добродетельные примеры, шанский Ян хотел достичь этого, устрашая наказаниями, но оба они одинаково понимали, чего следует достигать.

Позволительно спросить: почему сказанное - это упорядоченность отношений и воля Неба, а если так, почему людям надлежит следовать этому? Ученые ста школ, желая доказать это, говорят: те, кто исполняет это, процветают и их владение достигает могущества; те, кто не исполняют, непременно терпят неудачи. Что называется, уклоняющиеся «лишаются занимаемого положения», «руководствующиеся живут в изобилии и достатке». Победы и поражения, изобилие и скудость распределяются согласно сказанному. В «Речах царств» не приводится никаких других доказательств, что говорить о прочих сочинениях?

Итак, последователи Кун-цзы и шанского Яна выдвигают преуспеяние и могущество как мерило истинного, на успех в стремлении к ним опирают преимущество своих учений. Но к преуспеянию и могуществу люди стремятся для себя, заботиться о «достатке и изобилии» - это и значит гнаться за своей выгодой. Если же не думать о выгоде, не гнаться за удовлетворением желаний, то какая ценность в преуспеянии и могуществе? А если преуспеяние и могущество в глазах совершенномудрого не имеют ценности, как же он может опираться на них в отстаивании своего учения? Если же они все-таки мерило истинного, то тогда истинное не может заключаться в том, чтобы отбрасывать свою выгоду. Говорят: Гун-гун давал волю своему сердцу и находил удовольствие в наслаждениях, в результате Гун-гун был уничтожен Небом. Но если, следуя совершенномудрому, не бояться смерти, что тогда устрашающего в судьбе Гун-гуна? Говорят: при праведных правителях не бывает недостатка в средствах, а также хлопот, связанных с холодом и голодом. Но если совершенномудрый не гонится за выгодой и не ищет достатка, как говорится, «радуется, подложив локоть под голову, не имеет другого питья, кроме воды», то что хорошего для него в изобилии средств?

Обо всем этом можно сказать так: то, что в доказательстве используется как ценное, согласно решению не имеет цены. Значит, если доказательства имеют силу, то решения не могут быть истинными, если же допустить, что решения истинны, то доказательства теряют силу, и, значит, решения снова не могут считаться истинными! Значит, то, чему учат в Поднебесной, или ложно, или безосновательно, что же тогда считаться с этими учениями? Несомненно, в них вкрались такие же ошибки, как в рассуждение Гунсунь Луна, для чего же искать их? Надлежит отбросить их и только!

Ныне государыня Доу любит учение Желтого Императора и Лао-цзы [даосизм] и не любит ученых-конфуцианцев. Как верны слова принадлежащего к даосскому направлению Чжуан-цзы: «Ах, сколь противно человеческой природе то, что называется ‘воспитанием долга’, «и», и ‘человеческим приличием’, «жэнь»! Сколько боли причиняет людям ‘человеческое приличие’!» Но затем он говорит о недеянии, заявляя: «В древности, когда свойства были природными, люди жили подобно птицам и зверям, все одинаково были сводобны от страстей, и это я называю безыскуственностью. Народ жил, не зная что ему делать, ходил, не ведая куда. Человек набивал себе рот и радовался; похлопывал себя по животу и отправлялся гулять. В этом состояли все его способности. Когда же появились ученые, они уклонились в сторону от Природного Пути - Дао; увлекая за собой людей, они исказили их природные свойства, ввели пристрастие к знаниям и соперничество в погоне за наживой. Если презреть это, свойства всех в Поднебесной сравняются с изначальными». Затем ученики Желтого Императора и Лао-цзы говорят: «К изначальным [природным] свойствам относится то, что скривилось без крюка, выпрямилось без отвеса. Кто с помощью крюка и отвеса изменяет форму вещей по установленному им самим образцу, калечит их природу и лишает их постоянных свойств». Поэтому следует отказаться от восьми наслаждений. Но если без внешнего воздействия нельзя заставить отказаться от наслаждений, а внешнее воздействие как раз и означает искривлять с помощью крюка, выпрямлять с помощью отвеса, остается только недеяние. Поэтому императрица Доу убеждает меня править недеянием.

Однако разве желание жить отлично от зверей и птиц, жажда испытать восемь наслаждений не принадлежат к постоянным свойствам человека? Простой народ при Первом Властителе-императоре Цинь не общался с мудрецами, страдал от жестоких наказаний, но и он не променял бы свою судьбу на жизнь со зверьем в лесах, которую Чжуан Чжоу называет «безыскуственностью». Неужели это мудрецы научили народ желаниям? Разве о стремлении к восьми наслаждениям не следует сказать: «искривлено без крюка, выпрямлено без отвеса»? Ныне последователи Лао-цзы признают стремление к безмятежности и покою, но отбрасывают все остальные желания байсинов. Разве не об этом как раз и нужно сказать: «калечат природу вещей крюком и отвесом»?

Последователи Ян Чжу призывают отбросить пустословие мудрецов, обратиться к наслаждениям и удовольствиям. Если я, Хэн, выскажу изложенное выше, меня, без сомнения, смешают с последователями Ян Чжу. При этом Ян Чжу заявлял, что на его пути надлежит только напирать на людей и вовсе не помогать им. Однако разве мирная жизнь и товарищество не необходимы людям для довольства, а пользоваться любовью и благодарностью других и гордиться заслугами перед ними разве не значит испытать наслаждение? Цзе-ван, как говорится, «отдал всего себя удовольствиям глаз и ушей», Кун-цзы же наслаждался сознанием своей добродетели. Ян Чжу хвалит первого и поносит второго, будто может взвесить их наслаждение на весах и найти, что одно легче другого. Не означает ли это говорить и не понимать, восклицать и не слышать cобственного голоса?

В таком случае, что же делать? Ныне можно заметить: всегда, когда убеждают поощрить что-то, оправдывают это чьей-то радостью и довольством; всегда, когда убеждают пресечь или покарать что-то, оправдывают необходимостью избежать чьего-либо страдания и ущерба. Почему бы не довериться этому? Если же довериться этому, то тогда люди живут для удовлетворения собственных желаний. Ради этого они вступают в товарищество, которое также само является их желанием. Посредством товарищества они охраняют и приумножают свои главные выгоды, и само оно тоже является предметом стремлений, поэтому для него следует поступаться многими выгодами. Для товарищества должно поступаться выгодами, но его собственное оправдание - в том, чтобы охранять и приумножать выгоды. Власть ванов и ди - это голова и рука такого товарищества, и не больше!

Поэтому можно сказать так: люди жертвуют одним для товарищества, чтобы сохранить другое, в том числе и само товарищество. Значит, забота о себе — это почва, из которой вырастают все отношения людей. Как же можно порицать стремление к удовлетворению желаний?
Чжоуские ваны, чжухоу, Кун-цзы и шанский Ян усматривали основу в наставлении и устрашении, совершенствовании младших старшими, низших высшими. Северные варвары видят основу в товариществе, возглавляемом вожаком. Вожак командует, но не совершенствует, приказывает, но не наставляет. Люди идут за ним потому, что он — голова и рука их собственного товарищества, и не больше. Он потакает их коренным желаниям, они потакают его коренным желаниям, и все вместе они добиваются исполнения своих коренных желаний. Он не имеет собственной силы, которую изливает на народ словно бы сверху. Его сила состоит из силы людей, которую они отдают ему как своему распорядителю-вожаку. Таковы же и все разбойничьи шайки в Поднебесной.

Я, Хэн, спрошу: если ученые мужи Поднебесной правы, а северные варвары ошибаются, то почему три-четыре воина Поднебесной из века в век не могут справиться с одним хусцем? Почему из страха перед варварами ваны и чжухоу Поднебесной покидали свои украшенные дворцы, но никогда не было так, чтобы северные варвары из страха перед Поднебесной бросали свои кожаные палатки?

Ученые мужи говорят: «Это потому, что оружие — инструмент зла. Те, кто ведет войну, выступают против добродетели, вооруженная борьба — последнее дело». Не об этом ли говорится: «слепой воскликнул: стоит ли мир того, чтобы его видеть?»

Если ученые мужи Поднебесной правы, а разбойничьи шайки Поднебесной ошибаются, почему тогда дом Цинь и Сян Юй оказались побеждены Гао-цзу? Цинь действовало устрашением, Сян Юй был в высокой мере исполнен «человеческого приличия», жэнь, в их руках находилась вся Поднебесная. А мой отец был, если не скрывать истинного смысла вещей, не больше, чем вожак разбойничьей шайки. Сановники говорили ему в лицо: «Вы вовсе лишены «человеческого приличия», жэнь, не соблюдаете норм смирения и бескорыстия, ли, но своим приверженцам отдаете захваченное, щедро делитесь добычей и награждаете титулами. Значит, с Поднебесной у вас общий интерес. Вот почему жадные, корыстные и бесстыдные мужи в большом числе льнут к вам, и вся Поднебесная оказывает себя на вашей стороне». Кто же овладел Поднебесной — Цинь, Сян Юй или Гао-цзу?

Разве пример хусцев и Гао-цзу не доказывает, что основа в товариществе и вожаках, а не во взаимном совершенствовании?

Если по приказу ванов и ди отбирают больше выгод, чем дают, или отбирают их иначе, нежели для охранения равноценной выгоды, это противоречит товариществу, этого не следует допускать. Властители-императоры Цинь обрекли черноголовых на голод ради строительства дворца Эпан. Однако новый дворец нужен человеку меньше, чем его единственная жизнь. Значит, ради того, что не было необходимостью для одного, отняли необходимое у других; это несправедливо, этого не следовало допустить. Первый Властитель-император Цинь послал полководца Мэн Тяня против хусцев. Убитых на войне было не сосчитать. Однако этот поход должен был на многие годы оградить байсинов от хусцев. Значит, здесь жизнь одного отдается за жизнь другого, это не отрицается товариществом, это надлежит рассматривать и измерять.

Все, что необходимо [подразумевается] сказанным, следует устраивать и защищать. Все, что превышает сказанное, но не противоречит ему, следует, как говорится, «предоставить самому себе». Все, что противоречит сказанному, надлежит отбрасывать и карать.

Ныне ученые ста школ так и этак судят о воле Неба. Однако если обратимся к движению Солнца, то здесь всем ясно, какова воля Неба. Какова воля Неба относительно Солнца, так оно и движется у всех на глазах. Если происходит наводнение, люди одинаково видят гнев Неба. Каково наводнение, таков гнев Неба против пострадавших от него. Если же взять упорядоченность отношений между людьми, то волю Неба толкуют по-разному. Также и то, что на что гневается Небо, посылая наводнения, - об этом говорят по-разному. Ученые ста школ распространяют слова сотнями десятков тысяч, но не могут опровергнуть друг друга. Значит, волей Неба надлежит считать только то, что очевидно наблюдается как закон, в остальных делах вовсе не надо говорить о ней.

В сказанном выше — все благо людей. Значит, если в воле Неба благо людей, сказанное выше соответствует закону Неба, и люди, заботясь о себе, исполнят его, и не помышляя об этом. Если же Небо не хочет блага людей, для чего исполнять его предписания? Так или иначе, нечего заботиться о таких вещах. Волю Неба людям следует узнавать, чтобы использовать это знание для охраны и насыщения своих желаний; если нет, для чего еще это делать?

Следовательно, «упорядоченность отношений» — это основание определенных правил в осуществлении желаний и погоне за выгодами, и только! При различных обстоятельствах в достижении одних выгод друг другу уславливаются помогать, в достижении других — не мешать, достижению третьих — препятствовать и запрещать. В этом одном суть жизни между людьми, однако в Поднебесной никто не желает признавать этого.

Рассуждая так, как изложено выше, человек будет смотреть ныне на Поднебесную не иначе, как на клетку, полную тигров, не иначе, чем на поселение, полное безумных жителей. Так я и смотрю на Поднебесную. Я, Хэн, спрошу: к чему, скажите, так досаждать и докучать друг другу? Но коль скоро я смог взойти на престол, я не смею оставлять байсинов в таком положении. Однако, как говорится:

Кто изменяет старым путям
или играет с обычаем,
тот познает изгнание,
если не саму смерть!

Поэтому, если я заявлю прямо о своих намерениях, сановники и народ, несомненно, уничтожат меня. Как же поступить? Следует действовать так, чтобы каждое мое действие можно было наружно согласовать с одной из ста школ. Тогда сердца сановников и народа успокоятся, и так как они не поймут, к кому я склоняюсь, они не смогут заметить, что я пошел против всех. Поэтому при моем дворе должно быть по нескольку экспертов боши от каждой школы. Тогда я не узнаю затруднения с тем, чтобы высказать и провести любое свое намерение устами хотя бы одного из них.

К тому же ныне сановники все родом из простолюдинов, возвысились до старших военачальников; сговорились друг с другом, стали за время смут очень коварными и хитрыми. Они возвели меня на престол, но не желают уступать мне и пяди действительной власти. Им выгодны слова Кун-цзы о том, что правитель не должен помнить о своей выгоде, не должен лично вмешиваться в распоряжения сановников, а призван управлять через них; не должен возвышать и смещать их по своей воле, а призван лишь руководствоваться их заслугами, утверждать и отклонять их советы. Ему достаточно только сидеть лицом к югу и совершенствовать дэ! Они повторяют слова Чжуан-цзы о том, что надо предоставить Поднебесную саму себе, потому что ныне это значит предоставлять ее им. Если я начну управлять ими, они тут же уничтожат меня, восклицая о «долге» и «упорядоченности отношений», которых не должны нарушать ни подданные, ни цари. Если уж с самого Гао-цзу они взяли клятву в том, что никто не будет пожалован в сановники, иначе как за заслуги, которые определяют они же сами, а правителя, нарушившего это, сообща уничтожит вся Поднебесная, о чем еще говорить!

Исполняя намеченное, я должен быть молчалив и красноречив, дальновиден и осторожен. Сказать об этом «пить и не опьянеть, пройти под ливнем и остаться сухим» — и то будет мало!

Источник: здесь пост в самом низу

Вот только сына, жаль, плохо воспитал.